ХОЖДЕНИЕ В МОРЯ (сборник)
(см. сноску *)
*Сборник будет пополняться.
Ушёл в рейс на шестом месяце беременности. До того жена пива не просила, водки, мороженого — тоже. Почти весь срок пролежала на сохранении, где-то в больнице, потом в спецпансионате в Юрмале, Лиелупе, кажется. Мама моя устроила. Виделись по больничному расписанию...
Рейс, как всегда, затянулся. Беременность тоже. Когда прошло две недели от планируемого срока родов, стал лазить по переборкам. Начальник рации меня возненавидел — за систематические спотыкания о моё тело под дверьми его каюты и радиорубки. Радиограмм не было, телефонной радиосвязи посреди океана тоже. На носу Новый год, работы ему было и без меня — завались, связь перегружена.
Рожали всем экипажем. Меня жалели, будто это я был беременным. Подкармливали деликатесами, делились дефицитными куревом и пивком рундучным. Подозреваю, в деликатесы док подсыпал успокоительные таблетки. Иначе с чего такая щедрость при скудной чартерной артелке... Судно три года не заходило в Союз. Снабжались за валюту, а это дорого.
На время, по приказу капитана, любые разговоры при мне с упоминанием слов «дети, мама, соска, горшок, пелёнки, счастье» экипажу были запрещены. Все нервничали, когда выходил на палубу проветрить мозг. Следили, чтоб не сиганул к Посейдону жаловаться на жизнь. Замполит периодически вёл со мной душещипательные беседы о жизненных приоритетах, главными из которых, конечно же, являлись чувство долга, служение Родине, честь советского моряка за границей. Говорил искренне-неубедительно, но было видно, что сочувствовал моим волнениям, а других слов не знал.
Этого ребёнка зачинали три года, при всех наших честных круглосуточных стараниях. Всё никак. Когда медицина опробовала и исчерпала полностью свой исследовательский потенциал на жене, взялись за меня. Однажды жена, как подарок, вручила приглашение на обследование моей детоспособности в институт семьи и… чего-то там ещё.
Обрадовался. В восторге совал домашним в носы медпаспорт моряка, где двенадцать подписей разных эскулапов официально подтверждали моё богатырское здоровье, отсутствие в крови допинга, мешающего зачатию, и чистый венерический анамнез. Часто тогда вспоминал об одной добрачной женщине, твёрдо утверждавшей, что я стал отцом её ребёнка. Но сей аргумент придержал из соображений гуманности к жене на крайний случай. Сказал, что вряд ли в этом институте есть медсёстры в моём вкусе — и сбежал в рейс. Все испугались того побега и скопом решили, что институтские подозрения не напрасны. У самого за шиворот холодной змеёй закрались сомнения. А вдруг!.. Надо было сбежать раньше, потому как от испуга моим невозвращением жена срочно понесла, о чём торжественно радиограмнули на радость мне и экипажу, срочно погрязшему в замечательном двухдневном загуле по законному поводу.
Позади тот рейс, три месяца отпуска, сессия в институте. Вот, и следующий рейс. Время шло, а оно не рожалось (тогда не умели точно определять пол ребёнка). Подошла к концу третья неделя за днём обещанного врачами отцовства. Тишина. Мои «радио» на полмесячной зарплаты без ответа. Думай шо хошь. Док хренеет от ежедневных персональных лекций мне о протекании первой беременности, высоком статистическом проценте таких задержек, нормальности происходящего. Когда чувствует, что неубедителен, а моё неверие лекциям начинает приобретать агрессивно-угрожающие формы, идёт на крайние меры — путём наливания неразбавленного спирта в мензурки, и пьёт вместе со мной. Запиваем колой, заедаем «мальборой».
Тропики. Переход через Атлантику Турбо — Антверпен. Вахта.
Дизеля сиротливо молотят на «полный» с некоторым некритичным недоливом масла в лубрикаторы. Механик, то бишь я, занят. Он поёт «Чёрный ворон, что ты вьёшься, да над моею головой, ты добы-и-чи-и не дождё-о-шься, чёрный ворон, я да не тво-о-о-й». Поёт громко, заунывно, с выражением, глядя влажными глазами не на приборы — в небеса, где летает тот самый ворон. Поршни, шатуны, форсунки забыты, летают сами по себе. Автоматика в помощь. Аварийная сигнализация молчит, и хорошо. Петь не мешает. Время. Нужно делать обход, заполнять вахенный журнал на сдачу. Ворон не отпускает. Вьётся, гад летючий. Вдруг распахивается дверь в ЦПУ, и с грохотом работающих машин врывается толпа моряков во главе со стармехом.
Птицу, как ветром сдуло. Впереди — не помню кто с запелёнутым по всей положенной форме младенцем-куклой. Всё это перевязано яркой атласной розовой лентой, под которой — жёлтый бланк радиограммы от тёщи:
Свершилось!!! И… розочка, искусно сделанная из папье-маше, как потом выяснилось, одним из матросов. Па-а-па-а-а-а! Ура-а-а-а!!! Хотели качать, но подбросить было некуда, подволок (потолок) в ЦПУ низкий. Вдоволь наобнимали, намяли длань мозолистую, радовались, как будто у каждого по дочке народилось. Надо ж, как достал всех.
Кто-то за меня сделал обход. Дед велел подписать чистый лист журнала, мол, сменщик сам заполнит, и под белы рученьки вывели молодого папашу из машины прям в столовую, прям в вахтенных шортах и сандалиях. А там стол накрыт почти шикарный. Капитан с замполитом и весь остальной экипаж, свободный от вахт — все аки в праздник, самый что ни на есть государственный! После первых тостов шепнул артельщику, чтоб нёс по-скорому весь запас «тропического» вина, накопленный мной с начала рейса именно к этому случаю. Я стал отцом. Взял и стал. Из меня каким-то чудесным образом произошла дочура, новый человечек.
Это был момент самого настоящего счастья, в котором жизнь окрасилась новыми, неизведанными красками, а я приобрёл новое ощущение себя в этом мире.
До Союза оставалось недели две. Море не любит прогнозов.
Чемоданы забиты супер-сосками, горшками, слюнявчиками, набором для холодной стерилизации детской посуды таблетками, кучами этих самых таблеток и посуды, диковинными погремушками, игрушками, ползунками, чепчиками, кофтёнками, стульчиком для кормления, похожим на космолёт. И всё голубого цвета. До последнего надеялся на пацана. Нашли мне в Антверпене магазин «Mothercare», где с удовольствием оставил двухмесячную зарплату, приобретая сии невиданные тогда в Союзе чудеса. Пинеточки малюсенькие до окончания заплыва висели над изголовьем моей судовой лёжки. Навевали перед сном своим удивительным, милым, незнакомым видом предвкушение счастья и мечты о светлом отцовстве. И не было это сентиментальностью, и не посмеивались над этим заходившие иногда в каюту ребята.
От следующей вахты меня освободили, чтоб отошёл от празднества и подольше посчастливился, не окунаясь в рабочие будни. Ребята-механики разделили её между собой.
После застолья, всё ещё пребывая под впечатлением момента поздравления в ЦПУ, той его вековой энергетики морского, мужского братства, решил запечатлеть для истории свою счастливую физию и куклёнка с розовой лентой. Попросил вахтенного сфоткать меня счастливого там, где начался новый отсчёт моей жизни. Глаза уже косят, но суть передана точно. Одно из лучших мгновений жизни моей.
С этой симпатишной куклой дочка потом играла, и была она долго самой её любимой игрушкой.
Хотел написать: «Так я стал отцом» — потом понял, что отцом я стал не так. Правильно будет — «так я узнал о том, что стал отцом». Согласитесь, очень разные вещи, но обе бесценны. Через неделю, в первый день нового года, пришла РДО от друга:
Окончательно успокоился и до самого возвращения домой пребывал в полной уверенности, что жизнь прекрасна и удивительна. А потом она и началась — новая, всё больше удивительная, всё меньше прекрасная. Просто жизнь.
Рига.
© Copyright: Олег Озернов, 2018
Свидетельство о публикации №218030801970
В понедельник на завтрак у нас с сестрой всегда селёдочка под колечками лука, с картошкой в мундирах. Всё это с черняшкой. Если повезёт, а ля бородинской. Не повезёт, можно ржано́к латвийский, ноздреватый и пушистый, со смолистой корочкой. Они это умеют. Сверху него холодное, твёрдое сливочное маслице со слёзкой лёгкой. На дого́н, в дефиците белка, можно яичко варёное, с нежным желточком или пара тонких ломтиков сальца, чуть розоватого местами, с мясной прожилочкой. Иногда, и если потом не нужно за руль, здесь хороша запотевшая рюмашка водочки качественной. Так приятен переход того холодка в пальцах, трепетно её держащих, в огненный ласковый жар нектара, согревающий и бодрящий ливер и члены, полу проснувшегося индивида. Будто Боженька пяточками внутри погулял!
Зеленушка всякая, типа кинза, укроп, петрушечка, приветствуются единогласно. Равно, как и огурчик хрусткий, маринованный. Всё это, кроме сладких колечек лучка, и огурчика, почти не жуётся, а постепенно растаивается во рту, под неслышное похрустывание тех самых колечек и маринованного малыша. После, для полировочки, крепкий душистый чай с лимончиком, и чуть с мятой. Медленно. Обжигаясь слегка поначалу. И чувствовать, как сахарок смывает селёдкину сольку, меняя мир вокруг игрой контрастов. Как разливается по телу блаженным, расслабляющим теплом, примиряет организм с действительностью. Между глотками целебность процесса хорошо усугубляют две три маленькие ложечки, слегка подгустевшего липового мёда, из розеточки. Ни в коем случае всю ложку целиком! Но лишь, плавно сглаживая губами горку на ложке, и так до самого её донышка. Моменту сильно приятствуют лёгкая застольная беседа ни о чём, или напротив, лелеяние надежд на добрую неделю, в доброжелательном молчании с умным собеседником.
У каждого счастья есть свои маленькие издержки - целоваться и блистать в обществе потом не очень получится. Но, и то и другое сегодня не огорчает. Целоваться не с кем, - маски, возраст, обстановка в мире, блистать давно расхотелось, нечем и негде. Общество карантинно фрагментировалось на виртуальные одинокие, прямоходящие кластеры. Никто ни к кому не принюхивается, ни на кассе, ни в транспорте. Дышим и улыбаемся в маски. Духи, алкоголь, чеснок и лук потеряли свои сакральные смыслы. Теперь не узнать, кто, чем дышит. Даже, гаишники порой теряются, когда нужно взять пробу на алкоголь у подозрительных водителей. И маску заставлять снимать, вроде не алё, и вставить трубку через неё, хлопотно есть. Мучаются офицеры. Сквозь маски пролетают, только вирусы. Но они не пахнут. (Через минут сорок после такого завтрака, если не начать вдаваться в новостные ужосы, резко начинает пульсировать инженерная жилка. И тогда думаешь, почему никто не догадался добавлять в вирусы дурно пахнущие газы, по аналогии с добавками таких в сетевой газ на кухнях).
Почему понедельник начинается с селёдки… Традиция. Вошла в кровь с наших с сестричкой совфлотовских времён. Так было на славном советском флоте в пору наших мореплаваний - понедельник начинался с селёдки и картошки. Когда повелось, кем заведено, тайна великая есть. Похоже, придумали умные люди, чтоб морякам в монотонности буден не забыть, что есть у недели начало, а каждый селёдочный завтрак приближает, долгожданную встречу с родным домом. Разведчиков и моряков, бывших не бывает. Чтим, не грустим.
Вот мне, как такое забыть?!
«Линия перемены дат»… Есть такая условная линия на поверхности земного шара, проходящая от полюса до полюса через Тихий океан. Пересекаешь её в пути с запада на восток - сутки из жизни выпадают. Лёг спать, допустим, первого числа шеварнадцатого месяца, проснулся третьего. И не от того, что долго спал. На флоте подолгу не поспишь. Больше пяти часов подряд - большая редкость. В обратном направлении топаешь, получи «День Сурка». Два дня подряд одни и те же календарные сутки. И что интересно, бухгалтерия их не оплачивает. А «проскочившие» сутки оплачивает. Мир полон несправедливости.
В моей кругосветке на тб/х «Леонид Собинов» о 1974-м годе так и получилось сурковать на переходе из Новой Зеландии в Акапулько через Гавайи.
Те сутки именно и выпали на понедельник, с полным повторением селёдочного меню на завтрак. Прочим между, весьма необычное самоощущение того суркового дня запомнилось на всю жизнь своей ирреальностью происходящего, и… дискомфортом. Казалось, попал в какой-то временно́й портал, и хрен оттуда выбересси. Нет-нет, да ловил себя на желании, не смотря на всю условность момента, как можно скорее прожить этот день, и вернуться к нормальному календарю. Из личного опыта - предрасположенность моряков к мистическому, эзотеричному восприятию мира на седьмом месяце очень дальнего плавания (чуть не сказал «беременности») обостряется до невозможности. Большой ошибкой будет думать прохожему, что морячок, сидящий на юте лунной ночью, в седьмом месяце, просто курит, и слушает шум винтов. На самом деле он разгоняет облака, чтоб было, где витать, или заговаривает воду, как известный Алан, или ворожит с моторесурсом, давно уставшего дизеля. Особенно всё так, когда впереди ждёт ещё пара месяцев того плавания.
Понедельничная селёдка дома, и камбузная в дальнем рейсе - две большие разницы. Эт да. А память и душа одна. И это тоже да, посильнее первого. Причём, такое «да», на всю жизнь - да.
Вот и вспомнилось в рижском пасмурном воскресенье отставного моряка, во предвкушении завтрашней утренней трапезы. Не завидуйте. Лучше проникнитесь пониманием, а для вящести оного, быстро дуйте в ближайший магазин за селёдочкой.
Приятного вам завтрашнего аппетита!
Рига. Ноябрь 2021 г.
© Copyright: Олег Озернов, 2021
Свидетельство о публикации №221112001957
