Письмо любимой.

Давно расстались, и чем дольше живу, тем чаще тебя вспоминаю, моё милое создание!
В зависимости от настроения, и каждый раз по-разному. Пишу, а куда отправить потом эти строчки, ума не приложу. Все адреса утеряны, попытки найти, вспомнить - бесполезны.
Живая память не компьютерная, хранит главное, а такие мелочи, как адреса, номера телефонов, позывные в Сетях, забывает быстро. После нашего расставания, с годами беспечно их растеряла. Почему беспечно? Так казалось, что это навсегда, и забыться не может никак. Забылись адреса. Может, от того, что надежды на встречу в беге лет растаяли, а если так, зачем хранить…
Зато хранит главное, твоё тепло, неумелость первого поцелуя, восторг наших ночей. Господи, сколько у нас было всего!
Знаешь, иногда, вспоминая тебя, будто вспышка молнии искранёт внутри, и я вскрикиваю от её яркой неожиданности, удивляя тех, кто в этот момент рядом. Неважно, в трамвае это или дома, или в лифте с соседкой и собачкой ейной. Бывает и так, не смейся. Вскрик этот оховый, иногда от счастья и восторга, иногда от жуткой досады на собственную глупость, несуразность моих поступков в той нашей поре, грандиозность ляпов житейских. Признаю, их было море, но тогда, казалось, что всё делаю правильно, единственно верно. Дурачок, я не ценил тебя, любил, скорее неосознанно и да, думал, что ты у меня навсегда. Не понимал, что ты подарок, данный свыше, лишь на время.
Помнишь меня того, безбашенного, стремительного во всём, жадного ко всему, неугомонного в желании осчастливить тебя и мир, который мы объездили с тобой морями вдоль и поперёк, как мы радовались ему, его диковинности многообразий.
А сколько было цветов, томных закатов, волшебных рассветов в той нашей жизни, и как мало там было грусти, помнишь?…  Да, и разочарования были, и страсти в клочья с битьём посуды и сердец, куда ж без этого. А грусти не было, грусть приходит в старости. Вот, как сейчас, когда пишу тебе ею эти строчки.
Любимая, ты всегда умела найти выходы из любых лабиринтов, одним поцелуем залечить любую рану, твоё умение изобретать надежды было восхитительным. Как этого сейчас не хватает, если б ты знала!
Мы не думали о старости, и спасибо тебе за терпение к моей безоглядной трате сил, времени, здоровья, пусть иногда и впустую, на достижение невозможного совершенства, счастья для всех, кто рядом и вокруг. Если б не ты, я бы не добился многого. И не сердись, не хмурься, милая, многого бы не потерял. Это не упрёк никак. Мы оба были легкомысленны, но вину беру на себя. Это я так, чтоб не зазнавалась, как ты это всегда умела, и совсем неплохо.

Давно мы расстались, любимая. Теперь я седой и притихший, встретив не узнала бы.
Жаль, что ушла от меня, так внезапно, без записки и звона колоколов. Даже, не сразу понял, как это случилось с нами, ведь ничто не предвещало. Проснулся однажды, тебя нет, и стакан воды, вдруг, стал тяжелей привычного, движения обдуманней, воздуха меньше, все ступеньки вверх - круче, вниз - у́же, и в очертаниях мира границы расплывчатей.
…И чьи-то шаркающие шаги в доме, совсем не твои, чужие. Голос скрипучий. Зовёт, кажется.
Закончу письмо, пойду гляну, кто в доме завёлся. Или в жизни?…

Долго не мог смириться с осознанием того, что никогда не вернёшься. Дорогое, скажу тебе, осознание. Но, куда бы ты там не ушла, хочу, чтоб знала, в душе и мыслях ты всегда со мной. Нет дня, чтобы не думал о тебе, любимой, не вспоминал лучшее, что было с тобой, не благодарил за него тебя и Бога.
Спасибо, милая моя Молодость, навсегда! Люблю тебя.

Рига. 10 января 2021г.
© Copyright: Олег Озернов, 2021
Свидетельство о публикации №221011001560

История одного убийства
(чистосердечное признание)

Пролог.

С детства люблю дождь за окном. Может от того, что в большинстве своём, в нём были тёплые, южные, одесские дожди и дождички, совсем не частые, долгожданные. Даже, Прибалтика с её мутной монотонностью пасмури и слякоти, плачущих дождями небес, не отбила во мне любви к известному явлению природы. Правда, здесь в Риге любовь плавно деградирует в рядовую симпатию. Такие мои эмоции к капающей с неба воде, непонятны большинству из известных мне аборигенов сей, вечно заплаканной территории.
В дождь хорошо дышится. В дождь хорошо слышится. Вокруг, в себе, свыше. Мир купается, очищается, питается влагой.
Приоткрыл окно. Здравствуй свежесть и озон!
В дождь я очень романтичен, философичен, поэтичен, …ичен, …ичен, …ичен.

Завязка.

Она появилась в дождь, маленькая, заполошенная, трепетная, обиженная на тот самый дождь и закрытые ставни людские. Впустил. Пусть греется. Послышалось нечто, вроде,
- Привет, дорогой, вот и я! Скучал?
- За тобой, что ли? Пришла, - грейся, пригреешься, - живи. Живая душа всегда в радость. Сколько их впустил, не ты первая. Чего с тобой делать…
- Я тихо, сказала она.
- Вот и славно. Главное, когда усну, пожалуйста не прикасайся ко мне во сне.

Потрепыхалась, посуетилась, стихла в тепле и покое.
В палате тишина, спит хирургия. Лишь иногда простонет во сне боль чью-нибудь, хрип невольный прозвучит из соседних палат, сестричка промчится на подвиг свой дежурный, силуэтом в дверном матовом стекле, вся в огнях тревожной мигалки.
Как сладко засыпать под шум дождя в тёплой постели!... Чего только не напоёт капель под аккомпанемент карнизных барабанов, бормотание водосточных труб, редкие тремоло шин, разметающих лужи ночных авто!
Закрыл глазенапы, компом истёртые, и растворился сахарком в пространстве. Вот уже, и полу-сон, и полу-явь, и полу-волшебство полёта в никуда. Ещё миг и ты там… Блаженство…

Кульминация.

Чьё-то внезапное, лёгкое прикосновение к руке возвращает, в совершенно лишнюю тебе сейчас реальность. Игривое прикосновение кончиками пальцев, щекотливо, едва касаясь кожи, вызывая отвращение и совершенное неприятие такого вторжения, в твой неприкасаемый мир.
Зачем, просил же не прикасаться ко мне во сне?!!!
Глупой обманщице, просто захотелось тепла. И все обещания здесь ни при чём. Ей, просто необходимо тепло, её инстинктам глубоко чихать на мои эйфории, ей неважно кто рядом в эту ночь, лишь бы было тепло.
Захлестнувших меня гнева и раздражения, не хватило на свершение убийственного греха под покровом ночи.
Ведь она, - бабочка! Хрупкая, изящная, трепетная малышка, та, которую не прогнал, гостья из дождя. И бог с ним, что не яркая, не пёстрая, не топ-модель крылатая, - душа живая, в жизнь мою залетевшая, спрятаться от холода и сырости.
Попробовал в темноте осторожно смахнуть назойливую с руки. Прочь, глупындра!
Острая, электрическая боль впилась в тело. Укол иглы пронзил всё моё сонное естество. За ним мгновенно второй. Вскочил, зажёг лампу.
Благо один в палате. Соседа выписали накануне.
По стене, чуть выше подушки ползёт… оса. Медленно, неуверенно, словно подвыпившая барышня, возвращающаяся с клубной тусовки. Чёрная, мелкая, противная, с едва различимыми жёлтыми полосками.

Развязка.

Убил. Одеялом. Прикрыл им кулак и придавил.
Рука в месте укуса вспухла двумя болезненными точками. Жала в них не было.
Оглянулся в поисках той, которую впустил. Честно искал, в мистическим сумбуре чувств. Именно чувств, ибо разум давно всё расставил по местам. В то же окно залетела и оса, Когда, не заметил. Считал, что нас с бабочкой в комнате двое. Дальше понятно.

Эпилог.

Плёвая история. Чем задела? Развёл тут антимонии…
Да, ни чем!
Просто, подумалось, что таких историй в моей жизни было несколько. Впускал в дом и душу бабочек погреться, но наступал момент, и превращались они в ос или паучих ядовитых, не во сне, наяву. И всегда жалили в моменты, когда ослабевал по жизни от безрассудного и расточительного желания своего, согреть тот дом со всеми его обитателями.
Насекомые, что с них взять…  

Вот уже и до убийства дошло. Неужели поумнел?

Рига. Больница. Палата №6.
Август. 2017г.

© Copyright: Олег Озернов, 2017
Свидетельство о публикации №217082601849

Оближи мне лицо, как собака!

Представь, будто ты собака, мы не виделись целый день, и я, наконец пришёл.
Кинься, так же неожиданно и откровенно радостно, стремительно безоглядно лапами мне на плечи, оближи, как собака!
Чтоб та же дрожь пронзала всю тебя, только от счастья самой возможности выразить мне любовь и верность свою, радость концу тоски расставания в этот день.
Чтоб твой тёплый, влажный язык смыл с лица моего усталость, и короткая, остающаяся после него прохлада, унесла меня в свежесть нашего вечера с тобой.
Чтоб никто в этом мире не усомнился, - мы принадлежим, только друг другу, своей верной стае любви.
Я не стану жмуриться, прятать губы, отворачиваться, сбрасывать лапы с плеч. Буду, только вертеть головой, чтоб подставить тебе больше лица, и ушко заодно.
Ну, что тебе стоит…
Ну, оближи мне лицо, как собака!

Упс-с-... Спрячь удивление, опусти бровки, не щупай мне лоб, я не болен! Знала бы ты, как я здоров в этом желании… Успокойся!

Да, да, ты не собака.
Ты не способна быть собакой.
Только она, верна без оглядки и расчёта.
Только она любит всё в тебе без оценок и сравнений.
Только она, любит, просто за то, что ты есть в её жизни.
Только она, счастлива тем, что ты рядом и подставляешь ей лицо и всего себя в полное владение.
Только она способна выразить обиду твоей неправотой, всего лишь укоризненным взглядом, который тут же будет забыт, стоит тебе подойти, к ней, лежащей с мордой на лапах, мурлыкнуть, - «Прости», и тихонечко почесать за прижатым ушком.
Только она умрёт за тебя счастливо, без страха и упрёка.

Тебе не дорасти до неё. Ты человек, ты умная. Твой мир огромен, и в нём есть всё. И главное в твоём мире ты сама. И этот мир учит не доверять, сомневаться, учитывать чужое мнение, взвешивать, искать выгоду.

А собака? Что собака… Её мир это я. Тот, кто рядом. Зачем ей выгода, сравнения, чужие мнения. Доверившись однажды, верна своему выбору всю жизнь, сколько ей отпущено быть рядом.

Женщины боятся быть верными собаками. Чем дальше мир живёт, тем больше и боятся. Оттого, что разума в них, больше сердца. Зря это.

Куда ты пошла?! Обиделась, дурёха?
Да ладно!
Тебя ж всё равно нет. Это «март чародей».

А я?… Что я!
Листаю объявления «Собаки» - «Продают».

© Copyright: Олег Озернов, 2019
Свидетельство о публикации №219031801244

Восьмомартовское

Ну, что, милые женщины! У нас за окном сугробы. Календарь настаивает на том, что уже неделю как весна, март на дворе. Покраснел на цифре восемь. 
Краснею вместе с ним. 
В юности этим днём краснел от смущения, азарта, чувств необъятных, планов на счастье, и любовь вечную. 
В молодости - от старания усердного стать великим волшебником, хотя бы в этот день. Потому что в дни остальные был просто волшебником на подработке у моих женщин. Дурак. Даже, волшебство, если оно ежедневно, приедается, и переходит в разряд бытовухи у тех, на кого расточается. Жаль, понимается это поздно. Хотя… Расчёт и волшебство несовместимы, дозировать не получится. Так что, с «дураком» погорячился.
В зрелости, сегодня краснею от попыток навести баланс, чего ж там было больше - хорошего или плохого. Глупейшее занятие - балансы в прожитом наводить. И вроде, избавился от этого, присущего пожилому возрасту сбеганию в прошлое, из остывающего настоящего, но в этот день опять накрыло. И вот, думаю, хорошего - больше. Не того, что вы мне давали, отпускали дозированно, но того, что я в вас искал и находил, что находил в себе, живя с вами. Того, без чего жизнь мужчины пуста и уныла, без чего не продлишься в ней детьми, внуками, не познаешь любовь. День в любви стоит молодости, год в любви стоит жизни. Их было у меня, спасибо вам! Дальше можно и в одиночество. Если отбросить сожаление, досаду, разочарования, и горечь предательств прошлого, то и в нём найдётся прекрасное. Например, невозможность измерить его глубину, настолько оно бездонно. Потому что в ходе познания этой глубины, познаёшь цену жизни, людям, а главное, себе. А, если на тумбочке у изголовья всегда под рукой ещё и сладкие разноцветные пилюли памяти, с разными там штрипочками, милым щебетом простынным после бурных ласк и стонов, да звоном детских погремушек, то и вообще, жизнь прекрасна и удивительна, даже в семьдесят.
Так, выпьем же за то, чтоб цифра восемь в каждом марте, легла, покорна нашим ласкам, став знаком бесконечности, продолжаемой Женщиной!
Поздравляю.

Рига. 8 марта 2023 г.
© Copyright: Олег Озернов, 2023
Свидетельство о публикации №223030801048 

Цветы Маяковского

Когда-то давно слышанная, но вскользь воспринятая история, «пожизненных» цветов Маяковского парижской даме. (Ссылка на видео в первом комментсе)

Кто-то утверждает, что она выдумана. Пусть. А я верю. Маяковский мог запросто, обязательно мог!

В новом прочтении на избеге лет напомнила и всколыхнула давно забытое из личного. Цветы, женщины, романти́к, манифик, ль’амур тужур… Кэль боннэр! – что в переводе с французского, – Какое счастье!

Где я, где Маяковский – далёк от малейших покушений на сравнения, но, ведь, ассоциации ненаказуемы?... По волнам моей памяти кораблик плывёт, матросы пьяны, забыт капитан на бреге чужом:

1978 год пришёлся на первый год после свадьбы, то бишь на второй после первой внебрачной ночи молодого моряка-одессита и девы чуть постарше из городка на Днепре. В том приснопамятном году по настоянию жены переехал из Одессы в Ригу, куда нас позвал её старший брат.

Рига мне нравилась, она всем тогда нравилась, на минутку, – западная витрина всего СССР, не хухрю-мухрю! И не только поэтому. Часто бывал в ней по морским поводам, из неё уходил в кругосветку на «Собинове», с мамой не раз сестру встречали на заходах её лайнера в длинных навигациях с западными туристами.

Строгий европейский город, неожиданно щедрые, по сравнению с одесскими, магазины, публика мне, одесситу любопытная, своим странноватым языком, замысловатыми названиями улиц, рекой серьёзной посредине.

Надо же, люди мясо покупают, сыр по двести-триста грамм, чтоб всегда всё свежее, выбор всего на пожалуйста! То, чем в Одессе торгуют из-под прилавка, здесь на прилавках – завались. То, чем здесь торгуют из-под прилавка и по блату, можно увидеть только в тысячестраничной книге «Кулинария» да, кадрах кинохроники, повествующих о достижениях советского легпрома и стран СЭВ.

Некий, не встреченный дотоле флер вежливой рафинированности во всех сферах услуг, вводит в приятный транс спокойного комфорта. Почти Европа, чёрт возьми! (И ведь взял же, гад, всего через каких 13 лет!) Как не пожить в сказке, если есть возможность!

Одессу не бросаю. Как возможно такое, там дом родной, мама с Лариской, друзья сердечные-закадычные, дворы детства, там всё, там Одесса! Подумаешь, вылетел птенец из гнезда на мир другой посмотреть, на пожить среди людей другого посола какое-то время.

Одна страна! 25 рэ – билет на самолёт, каких два часа с гаком, и ты дома! К тому же, ещё на заочке в ОИИМФ-е добивать два курса по две сессии в год. Считай, и не улетал никуда, птенец-то. Короче, «мой адрес – Советский Союз» и точка!

Молодость склонна к разным авантюрам, а какая из них во благо, какая на беду, ей по-барабану. И границ времени для неё не существует. Что есть, какие-то пяток лет, когда вся жизнь впереди. Рванул, не глядя.

Устроился переводом с пассажирского флота Черноморского пароходства – 4-м механиком в Латвийское, на банановозы. Из родимого ЧМП ушёл красиво, с отвальной в кадрах, вернусь – примут за милую душу.

В ЛМП работал поначалу в сокращённом сменном экипаже. Три месяца рейс с десятичасовым рабочим днём – три месяца дома, в накопленных за рейс отгулах. Возили под фрахтом бананы из Колумбии в Европу.

Смена экипажа в Антверпене. Экипажи меняются, судно в Союз не заходит по два года. Чистая экономия пароходству на сокращении штата и отсутствии «холостых пробегов» очевидная. И моряки в полном плезире.

Большие командировочные в валюте верхом к повышенной зарплате. Пока в гостинице ждёшь прибытия судна, по городу шляешься, в нашем консульстве пинг-понг под «Боржоми», пиво гоняешь, валюта капает и очень даже командировочная.

Три таких дня – джинсы «Wrangler», которые в Союзе с руками отрывали за 250-280 рэ и просили ещё. Высиживали в гостинице, в ожидании судна бывало, и по неделе. Море, оно такое, графики-расписания не признаёт.

Вобщем получалось весьма пахотно, но наваристо. Как говорили в Одессе – «Горе с бульоном».
Каталось семейство тогда, как сыр в масле. О любимой жене и говорить нечего. Такая работа мужа – счастье в дом советский. Из такси не вылазили, шмоток забугорных полон шифоньер, холодильник покоя не знал, собакой породистой обзавелись. Жизнь задалась.

Через год дочура народилась – счастье долгожданное. И уж на соски-бутылочки, чепчики-комбинезончики, цацки-пецки, невиданные дотоле в народных массах, папа любимой малышке так не жалел, что тёща с жёнушкой иногда и ворчали. Мол, перебор, папаша, купил бы лучше на коммерцию чего путёвого!

Экипажные подтрунивали – «Не доиграл Олега в дочки-матери!» И правда, за бугром тогда весь этот «babyjoy» серьёзных денег стоил. Ну, не мог папаша молодой с собой совладать! В каждом порту первое, что искал – магазины «Mother care». В Антверпене продавщицы в таком, неподалёку от гостиницы улыбались, как родному.

А как совладать, если только зайду, – крышу сносит до фундамента от всей этой милоты дитячей! На всю жизнь запомнились, испытанные тогда тепло и радость заботы о первом любимом дитяти своём. Храню в списке самых щедрых подарков от Бога до сих пор.

Уважаемый, это всё похоже на ягодки! – возмутится, уставший от непонятно затянувшегося, кажущегося здесь неуместным автобиографического экскурса, Читатель. – Цветочки где, и где, наконец, та «ля фам», которую все «шерше» со времён Дюма?!

Не Маяковский я, и Рига не Париж, и времена той истории конца 20-х и истории конца 70-х прошлого века, живописуемой мной, есть разные эпохи. Произнеси – Париж и Маяковский, и всё, ты там, и лишни все прологи.

Произнеси Рига и Озернов… Короче, пытаюсь малость погрузить тебя, дорогой Читатель, в атмосферу развитого социализма в котором счастия искал слуга покорный твой!

Ещё с Одессы повелось, и потом в Риге продолжилось, в отпусках на берегу между рейсами, каждую субботу я вставал рано утром, шёл на ближний рыночек, затесавшийся между домами, что на перекрёстке возле к/т «Аврора», чтоб купить жене букет цветов.

Приходила там одна цветочница в субботнюю рань. Не исключено, что из-за меня, потому что цветы я всегда выбирал разные и лучшие.

Если в момент возвращения жена спала, я осторожно клал их рядом на подушку и ждал. Очень хотелось, чтоб проснулась под их аромат, и они стали первым, что увидит любимая женщина в субботнем пробуждении. Обожал момент этого пробуждения женщины в цветах и можно было сомневаться, кому он доставлял большего ощущения счастья, ей, или мне.

Если заставал проснувшейся, вставшей с постели, досадовал себе за упущение момента, но хватало её благодарной улыбки, поцелуя. Иногда к цветам прилагалась, какая-нибудь милая безделица, или конфеты. Женские губы в шоколаде – деликатес особый. Здесь я гурман, каких не сыскать.

Зачем дарить любимой женщине цветы… Подарка нет недолговечней. Им не укутать, даже плечи, не записать его в мечты, не передать в наследство детям. Как для кого.., а для меня... Попытка часть души овеществить простейшей химией любви, чтобы вложить в ладонь любимой.

Просто берёшь ма-а-аленький кусочек своей души и в желании поделиться с любимой, поселяешь его в цветы, яркие, благоуханные. Ну, так, чтоб просто знала, какая она, душа любящая, на цвет и ощупь. А чтобы не забыла невзначай любимая, знай, отрывай почаще. Хотя бы, раз в неделю. Души не убудет и цветов на земле не счесть.

Так длилось год. Однажды, ставя их в вазу, жена, вдруг замерла, потом развернулась ко мне, ждущему первого поцелуя дня, и полусонно, как-то очень обыденно, глядя в пол, сказала:

¬– «Слушай, спасибо конечно, но это всё стоит денег. Давай лучше…» – дальше, убей – не помню. Давно запретил себе вспоминать, произошедшее в том «дальше», и о чём подумал, что почувствовал тогда. Напомнилось в мои за семьдесят, ремейком «Цветов Маяковского».

Накатила, вдруг и вновь та самая, окатившая меня ледяным душем оторопь от происходящего, обездвиживающая растерянность, которой не испытывал до того, и никогда после.

Удивился. В каких закромах памяти хранятся все эти мельчайшие подробности прожитого!.. Похоже, удивляться самому себе с годами становится дежурной забавой. Иногда со слезами на глазах, иногда с улыбкой до ушей и не только своих.

С чего бы такой ретард! Давно в ту сторону не хожу, больновато есть. На персональном кладбище моих любовей, коих было потом ещё три, все могилки, дорожки подметены, надписи на надгробиях жизнью выгравированы, кровь, пролитая забыла, когда в землю впиталась – травка на тех местах вовсю зеленеет.

Это, не считая смутно вспоминаемых тестостероновых умопомрачений в ландшафтах курсантских танцплощадок, тёмных парковых скамеек юга Украинской ССР, и с ними прочих полусерьёзных попыток заходов на любовь в пору стылых одиночеств межбрачия.

Надо же, как память хитро устроена… Встрепенула не на шутку. А, когда так – терпи, бумага, скрипи перо! Быть может душу и подлечит её излив на склоне лет в наш мир, грешащий равнодушьем. Три ха!

Дарил цветы напропалую, взмывая на волнах любви, им всем, в ком так и не научился различать, скрипящий арифмометр от сердца. Не счесть подаренных букетов, как и не счесть, цветов помады съеденной. Так водится у идиотов, ищущих в женщине, любящее сердце.

Сам выбирал, или они меня… однозначного ответа нет, и не ищу, в опасении подрастерять уважение к себе любимому. И зачем… В ответе пользы ноль, не возводимый в степень...

Суммируя сухой остаток холодно и трезво, – я их любил, они меня имели. У каждой заранее имелся чёткий план на окучивание простодушного морячка, в дальнейшем – бизнесмена. Комплект букетов и благополучия им полагался милым бонусом к картинке счастья.

«О, женщины, вам имя – вероломство!». (с) – адресовано абстрактному контингенту. Я не сторонник обобщений. «Вам имя – ложь! Она – беда мужьям порядочным, потомству, и приговор любви!» – адресовано исключительно, ограниченному контингенту бывших жён.

Невольно и обосновано станешь в стройные ряды женоненавистников, прости, Господи! Для меня, не способного ненавидеть по жизни никого в принципе, кроме оголтелых порожденцев западного империализма, испытание тяжкое!

К тому же, женоненавистник меньше десятка женщин – звучит как-то несолидно, кухонно-коммунально. Распространять это чувство на всех, местами иначе устроенных людей, будет явным преувеличением для некогда свирепого женолюба.

Тем не менее, осенними вечерами желание заходит. Борюсь, запрещаю себе эту слабость, стараюсь отвлекаться на вязание крючком фраз без мата из шерсти нервов и рифм.

Стоя у позорного столба, окружённый ревущим в гневе женским племенем, и в попытках оправдаться сказал бы… сыну – Дари почаще любимой женщине цветы!

Только, даря присмотрись, как она их ставит в вазу. Даже, не как принимает, ни что говорит при этом, но как ставит, как встраивает в свою жизненный интерьер.

Это расскажет тебе много больше об искренности её чувств и истинном отношении к тебе, чем всё остальное.

И вообще знай – женщин, способных не устать от регулярности таких дарений, для которых они не станут со временем чем-то обыденным, и даже дежурным, которые каждый очередной букет примут, как первый, их бесконечно мало. Такую нужно заслужить. Дай тебе, Бог!

Я не заслужил. Но, чёрт возьми, я знаю горький и волшебный вкус попыток найти такую. Во мне до конца дней будет жив тот букетный я, та женщина, икону которой, пытался рисовать с каждой, из посылаемых мне судьбой…!

Ей я дарил цветы, не натурщицам, ждущим щедрой оплаты за их трудолюбивую наготу и старания «держать нужную художнику позу». С натурщиц икон не пишут. Не знал тогда.

Тот я строил уютные гнёзда, неустанно добывал пищу и раскрывал над ними крылья в непогоду. Да, я умел тогда летать, оберегать и приносить добычу! Не было ничего, что не смог бы сделать, и не делал для своих любимых.

Ничего не ждал, не просил взамен особенного. Всё это было просто, приложением к любви. Любовь ответная и честность, доверие и забота разве не подразумеваются, без ожидания и просьб?

Аллё, гараж, они и есть, то «особенное», они главное, что подразумевать оказалось опасным! Нет у любви уставов и законов, кроме божьих. А то, что каждый подразумевает под любовью, вполне может простираться от полного самоотречения с самопожертвованием, до желания унижения и ненависти лютой. И этого не знал…

Взросление любит казаться собой, запаздывать любит, а может заблудиться в прекраснодушии, мечтательности сладко выдающей желаемое за действительность, и вовсе не наступить до конца жизни. Или придёт в самом конце её и покажется ненужным, потому что попользоваться им и попытаться изменить что-то в главном, невозможно, как того ни желай.

Глупо желать, и не пробую. Только, вот мелькнёт такая восхитительная по красоте чувствований поэта история «Цветов Маяковского» перед глазами, всколыхнёт в тебе память светлую и скажешь себе – А ведь, было!

Пусть и близко не так, пусть окраинно, но из тех же мест небесных. Мне хватило.

Рига. Ноябрь 2024 г.
© Copyright: Олег Озернов, 2024
Свидетельство о публикации №224112801244